СТИХОТВОРЕНИЯ
Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!
Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!
Стыд
Так, что не взрежет ланцет
Мозг этот, белый, зелёный
И ожирелый пакет,
В паре всегда обновлённый...
Ах! Он разрезал бы свой
Нос, свою губу, все уды,
Брюхо! и бросил долой
Лядвеи даже! О, чудо!
Нет же; я знаю, что так,
Как для ребра его камень,
Нож голове его, как
Кишкам сжигающий пламень,
Всё ж бы дитя не постиг,
Робкий, подобный осляти,
Как прекратить хоть на миг
Хитрое дело, предатель,
Как с Мон-Роше скверный кот,
Вонью обдавший все сферы!
Пусть его смерть воспоет,
Боже! молитвенник веры!
из книги
«ОЗАРЕНИЯ»
Заря
Я обнял летнюю зарю.
Ещё всё было неподвижно перед чертогом. Вода была мертва. Толпы теней не покидали лесной дороги. Я шёл, будя бодрые и прохладные дыхания; и алмазы смотрели, и крылья поднимались бесшумно.
Первое приключение, — на тропинке, уже наполненной свежим и бледным сиянием, цветок сказал мне своё имя.
Я засмеялся каскаду, который струился за елями: по серебристой вершине я узнал богиню.
Тогда я поднял один за другим покрывала. В аллее, размахивая Руками. На равнине, где я возвестил о ней петуху. В большом городе она убегала между колокольнями и куполами; и, стремясь, как нищий, по мраморной набережной, я гнался за нею.
На верху дороги, недалеко от лаврового, леса, я её окружил собранными покрывалами и почувствовал немного её безмерное тело. Заря и дитя упали к подножию леса.
Проснулся, — был полдень.
Метрополитен
От пролива Индиго до морей Оссиана, на розовом и оранжевом песке, омытом винного цвета небом, только что поднялись и скрестились хрустальные бульвары, буйно обитаемые молодыми, бедными семьями, которые питаются у зеленщиков. Ничего богатого. — Город.
Из смолистой пустыни бегут прямо, отступая с покровами тумана, расставленными ступень за ступенью в ужасные полосы на небе, которое перегибается, пятится и спускается, составленное из наиболее зловещего, черного дыма, который может быть сделанным только океаном в трауре, каски, колеса, барки, спины. — Битва!
Подыми голову: этот деревянный мост, на арках; эти последние .огороды; эти раскрашенные маски под фонарем, иссеченным холодной ночью; глупая ундина в шумящем платье, в конце реки;
эти светящиеся черепа в гороховых насаждениях, — и другие фантасмагории. — Деревня.
Эти дороги, ограждённые решётками и стенами, содержащие еле-еле свои рощицы, и жестокие цветы, которые назовёшь сердцами и сестрами, камка, осуждённая навеки за бессилие, — владения феерических аристократий зарейнских, японских, гуаранских, способных ещё принять музыку древних, — есть гостиницы, которые никогда больше не открываются; — есть принцессы, и если ты не очень обременен, изучение светил.- Небо.
Утром, когда с Нею вы спорили среди блистания снега, эти зелёные губы, эти льды, эти черные знамена и эти голубые лучи, и эти багряные ароматы полярного солнца. — Твоя сила.
Bottom
Действительность была слишком колючая для моего большого характера, — но всё же я очутился у моей дамы, огромною серо-голубою птицею распластавшись по направлению карниза и таща крыло в тенях вечера.
Я был у подножия балдахина, поддерживающего ее обожаемые драгоценности и её телесные совершенства, большой медведь с фиолетовыми деснами и с шерстью, поседевшего от горя, с глазами под кристаллы и серебро консолей. Все было тень и рдяный аквариум. Под утро, — июньская воинственная заря, — я побежал на поля, осел, размахивая и трубя о моих убытках до тех пор, пока Сабиняне предместья не бросились к моим воротам.
