Демонстрация

О, как свято они несли в красном фонаре,
Качая на детской палочке сердце народа, дышащее светло,
За поднятым светом шумел океан.
Факелы лили елей мира на чёрных людей,
На каждого глянь, — вот первый избавитель.
Городые слова чрез город проносились,
Рея предо всеми в облаке красном, как кровь,
Мужественная музыка бешено с медных высот неслась.
В скверах люди, как кулаки, друг с другом плотно сжимались,
Огнём на воде ночи шипели вскрики толпы,
А рдеющая змея буравила себе путь сквозь бульварный туннель.
Яркими окнами расцветились все дома,
За опьянённым потоком шли
Дальше, дальше, туда, где оратор стоял, человек,
Что, как сеятель, ровным движеньем
Сеял в алчные борозды тёмного множества
Златые слова свободы.




		Maternite

В любимых голосах сестёр покой так кротко дышит,
Далёк дождливый будень, что за окнами там бредит.
А здесь они на облаке лежат, и на висках их впалых
Угрюмо-гладки косы, глаз больших светильники погасли.
Их мучит часто мужа зов глухой,
Но Божье слово в пении сестёр.
И двери хлопают, и крик, как стаи вспугнутых галок,
Дрожат тела, и лилии ломаются от мук, —
Ещё темно, ещё заря окошек не напудрит,
Но что встаёт, встаёт, красно, кругло, тепло.
Как шар, вскипающий из ярости ночной?
И мечется, как море, мать, и раковинка на песке блестит:
О, человека сын родился.




		Стикс

О, ты, всеградный Стикс!
Вода призывная, что с рыбою ленивой в небе дышит!
К тебе, к тебе склониться приходят нищие в серые дни,
С тобою в нашем мире роднятся все!
На берегу кивают, словно тени, почти как древних теней их восторг,
Они, однако, не мертвее мёртвых! Но устали очень!
В Харонов челн, где черный парус, им входить не надо!
Падут, лишь только б голову склонить на землю:
Колка довольно, кустик, семь травинок,
К земле нагим плечом прильнуть, да без полиции хоть час один.
Вода струит забвенье. Так спокойно в материнской зыбке.
Далеко позади, за гатями, тюрьмой, ночлежкой,
Встаёт железный мост, из недр земли тысячью тихо,
Радуга чёрная, надежда безмерная, в лунном злачении тучи!




		Лес

		1

В чертополох был путь к тебе,
Замкнулся ты в пылающий Космос,
Как патриарх посреди богов.

Блистательным явился ты запыленному страннику,
Озарён и успокоен,
Земли батрак блаженный;
И чужеземец чувствует всё больше себя чуждым.

Светы золотые из сладкого вечера каплют,
По ступеням последних солнечных лучей
Кружатся заботливо ангелы, алы,
И русалок, твоих дочурок,
Веют тела серебристые в твоей сорочке.

		2

К моим ногам
Фиалка вдруг звездой упала синей:
Я в вечер золотой её отнёс.
Мы оба нашими очами
Путь озаряли и пылали мощно:
Мы оба кричали и целовались так легко!
Но как же наша речь была слаба!
И как любовь несказанно печальна!
Увяли мы, и умерли мы вместе.

		3

Но в глуби тварями твоими,
Из влажных глаз темнея равным духом,
Равно велик мне был ты, лес!

Твоим созданьем быть,
Земли одним лишь вздохом,
Иль в бабочке быть пёстрой каплей солнца,
Лисою ловкой
С могучей кровью за кустами рыскать:
Быть жертвой и всемирным братским миром!

Так, тварями твоими стал ты мне священным,
Я предался тебе,
Стремлюсь, дышу, и стал велик.




		Канарейки

Нет печальнее в воскресный вечер этих канареек.
В клетке прутики качают
На голубом линялом лесу обоев.
О, даже вдовушка, их давняя сестрица,
Забыла их: летнюю шляпу несёт
Свою осторожно на улицу лип
Со всею тоскою застенчивого сердца!
На портрете блистает по-прежнему кавалерист,
Вокруг лампы струятся водопады солнца,
А жёлтые голосочки улетели б, улетели б,
Вдаль, вдаль, в море пылающих тучек.
Качаются со звоном железные прутья клетки.
Нет печальнее в воскресный день одиноких птичек.