Вражий страж

Он стережёт враждебный стан.
Бесстрашный воин он и верный.
В полях колышется туман.
Часы скользят чредою мерной.
Разведать путь приказ мне дан.
Крадусь во мгле болотной и пещерной,
Где запах злой, тяжелый, серный.
Ползу, как змей угарных стран.

Вот близок он. Стоит. Заслышал шорох.
Я весь прилег к земле, в траву я вник.
Я вижу блеск луны на вражьих взорах,
Усы колючие и серый воротник.
Вот успокоился. Идёт. Сейчас он ляжет.
Но что пред смертью он мне скажет?
Из чаш блистающих мечтания лия,
Качели томные подруги закачали.
От озарений в тень, из тени в свет снуя,
Колыша синевой и белым блеском стали.

По кручам выше туч проходит колея.
Высокий путь скользит над темнотой печали,
И удивляемся, — зачем же мы дрожали?
И знаю, — в полпути угасну ярко я.

По колее крутой, но верной и безгрешной,
Ушёл навеки я от суетности внешней.
Спросить я не хочу: — А эта чаша — чья? —

Я горький аромат медлительно впиваю,
Гирлянды тубероз вкруг чаши обвиваю,
Лиловые черты по яспису вия.
	13 июня 1904

    


Я один в безбрежном мире, я обман личин отверг. 
Змий в пылающей порфире пред моим огнем померк.

Разделенья захотел я и воздвиг широкий круг.
Вольный мир огня, веселья, сочетаний и разлук.

Но наскучила мне радость переменчивых лучей,
Я зову иную сладость, слитность верную ночей.

Темнота ночная пала, скрылась бледная луна,
И под сенью покрывала ты опять со мной одна.

Ты оставила одежды у порога моего.
Исполнение надежды — радость тела твоего.

Предо мною ты нагая, как в творящий первый час.
Содрогаясь и вздыхая, ты нагая. Свет погас.

Ласки пламенные чую, вся в огне жестоком кровь.
Весть приемлю роковую: «Ты один со мною вновь».
	17 июня 1904 

    


Так жалки, так убоги!
Безжалостен и строг!
Измять босые ноги
Безмерностью дорог.

Твои ли, наши ль муки,
О, как нам разгадать!
Корой мозольной руки
Зачем-то заковать.

Невинная стихия!
Тебя ль к Суду привлечь?
Вложить в уста людские
Такую злую речь.
	15—16 мая 1906
	Железная дорога в Рыбинск и пароход по Волге

    


Улыбкой плачу отвечая,
Свершая дивный произвол,
Она была в гробу живая,
А я за гробом мертвый шел.

Тяжелые лежали камни,
Лиловая влеклася пыль.
Жизнь омертвелая была мне,
Как недосказанная быль.

И только в крае запредельном
Жизнь беззакатная цвела,
Вся в упоеньи дивно-хмельном,
И безмятежна, и светла.
	30 июня 1907

    


За плохое знание урока
Элоизу Абеляр жестоко
Розгами, — не раз уж, — наказал.
Слышал дядя вопли милой девы,
Слышал дядя грозный голос гнева,
И, довольный, руки потирал.

— Элоиза знает очень много,
Только всё ж учитель должен строго
К высшим знаньям девушку вести,
Многих юношей она умнее,
Многих мудрых стариков мудрее,
Но к наукам трудны всем пути. —


Ах! каноник глупый! непонятно
Простаку, что деве так приятно
На коленях милого лежать,
Чувствовать карающую руку,
И на возрастающую муку
Воплями свирельно отвечать.

Не поймет каноник, — Абеляра
Так волнует эта ласка-кара,
Так терзаемая плоть мила,
И не с хриплым гневом, а с любовью
Орошает кара деву кровью,
Как забава райская, светла.

И на тело, где пылают розы,
На багряный свет от каждой лозы,
На метанье белых, стройных ног,
На мельканье алых пяток голых,
Окружен толпой харит веселых,
Улыбается крылатый Бог.
	4 февраля 1910

    


Ходит трепало, —
Аспида жало,
Рот до ушей.
Желтые зубы
Крепки и грубы,
Стали острей.

По свету рыщет,
Ищет да свищет,
Все подберет.
Злое трепало,
Что ни попало,
Все перетрет.

Старец, мальчонка,
Баба, девчонка,
Девка, жених,
Юный и старый,
Толстый, поджарый, —
За зубы пих.

Гложет обжора
Всех без разбора,
Кто на пути.
Кто его видит,
Тот не обидит, —
Лишь бы уйти.
	1 марта 1910

    


Плещут волны перебойно,
Небо сине, солнце знойно,
Алы маки под окном,
Жизнь моя течёт спокойно,
И роптать мне непристойно
Ни на что и ни о чём.

Только грустно мне порою,
Отчего ты не со мною,
Полуночная Лилит,
Ты, чей лик над сонной мглою,
Скрытый маскою — луною,
Тихо всходит и скользит.

Из-под маски он, туманный,
Светит мне, печально-странный, —
Но ведь это — всё ж не ты!
Ты к стране обетованной,
Долгожданной и желанной,
Унесла мои мечты.

Что ж осталось мне? Работа,
Поцелуи, да забота
О страницах, о вещах.
За спиною — страшный кто-то,
И внизу зияет что-то,
Притаясь пока в цветах.

Шаг ступлю, ступлю я прямо,
Под цветами ахнет яма,
Глина сухо зашуршит.
То, что было богом храма,
Глухо рухнет в груду хлама, —
Но шепну опять упрямо:
"Где ты, тихая Лилит?"
	27 июля 1911

    


Коля, Коля, ты за что ж
Разлюбил меня, желанный?
Отчего ты не придешь
Посидеть с твоею Анной?

На меня и не глядишь,
Словно скрыта я в тумане.
Знаю, милый, ты спешишь
На свидание к Татьяне.

Ах, напрасно я люблю,
Погибаю от злодеек.
Я эссенции куплю
Склянку на десять копеек.

Ядом кишки обожгу,
Буду громко выть от боли.
Жить уж больше не могу
Я без миленького Коли.

Но сначала наряжусь
И, с эссенцией в кармане,
На трамвае прокачусь
И явлюсь к портнихе Тане.

Злости я не утаю,
Уж потешусь я сегодня,
Вам всю правду отпою,
И разлучница, и сводня.

Но не бойтесь, — красоты
Ваших масок не нарушу,
Не плесну я кислоты,
Ни на Таню, ни на Грушу.

"Бог с тобой, — скажу в слезах,
Утешайся, грамотейка!
При цепочке, при часах,
А такая же ведь швейка!"

Говорят, что я проста,
На письме не ставлю точек.
Всё ж, мой милый, для креста
Принеси ты мне веночек.

Не кручинься и, обняв
Талью новой, умной милой,
С нею в кинематограф
Ты иди с моей могилы.

По дороге ей купи
В лавке плитку шоколада,
Мне же молви: "Нюта, спи!
Ничего тебе не надо.

Ты эссенции взяла
Склянку на десять копеек
И в мученьях умерла,
Погибая от злодеек".
	<1911>

    


Иных не ведая миров,
Иных миров не стоя,
Мы на земле найдем покров
От тягостного зноя.

Вода, которая течет,
Милей воды стоячей.
Пастух стада свои пасет
Не на скале горячей.

В полдневный зной приятна тень,
И веселит прохлада,
Но краше ночи ясный день,
Лобзанья слаще яда.

Все это так, не спорю я,
Согласно все приемлю.
Так сладок воздух бытия
Тому, кто любит землю.

Не ведая миров иных,
Миров иных не стоя,
Мы обретем в веках земных
Все радости покоя.
	21 июля 1912, Удриас

    


Выпил чарку, выпил две,
Зашумело в голове.

Неотвязные печали
Головами закачали.

Снова чарочку винца,
Три, четыре, — без конца.

По колено стало море,
Уползает к черту горе.

Томно, тошно без вина.
Что же думать? пей до дна.

Всё тащи в кабак живее,
Жизни скарба не жалея,

К черту в пасть да на рога —
Жизнь нам, что ли, дорога!
	6 ноября 1912 

    


Смеётся ложному учению,
Смыкает вновь кольцо времён,
И, возвращаяся к творению,
    Ликует Аполлон.

Не зная ничего о радии
И о загадках бытия,
Невинным пастушком в Аркадии
    Когда-то был и я.

И песни я слагал веселые
На берегу лазурных вод,
И предо мной подруги голые
    Смыкали хоровод.

Венки сплетали мне цветочные,
И в розах я, смолянокудр,
Ласкал тела их непорочные,
    И радостен, и мудр.

И вот во мглу я брошен серую,
Тоскою тусклой обуян,
Но помню всё и слепо верую —
    Воскреснет светлый Пан.

Посмейся ложному учению,
Сомкни опять кольцо времен
И научи нас вдохновению,
    Воскресни, Аполлон!
	23 ноября 1912

    


В доме шатки половицы,
В небе блещет яркий диск.
Докучает голос птицы,
Скучно-звонкий визг и писк.

Глаз не зорок и не меток,
Душен телу вечный плен.
Кто же хочет этих клеток,
Этих окон, этих стен?
	27 ноября 1912

    


С неистощенной радостью проснусь,
И снова стану ясно-молод,
И ты забудешь долгий холод,
Когда к недолгой жизни я вернусь.

Целуя милое лицо
Для счастья вновь ожившими устами,
Тебя потешу зыбкими мечтами,
Сплетя их в светлое кольцо.
	15 января 1913

    


Лиловато-розовый закат
Нежно мглист и чист в окне вагона.
Что за радость нынче мне сулят
    Стенки тонкие вагона?

Унесусь я, близко ль, далеко ль,
От того, что называю домом,
Но к душе опять всё та же боль
    Приползет путем знакомым.

В день, когда мне ровно пятьдесят
Лет судьба с насмешкой отсчитала.
На пленительный смотрю закат,
    И всё то же в сердце жало.

То, о чем сказать не смею сам,
Потому что слово слишком больно,
Пусть заря расскажет небесам.
    Ей не трудно и не больно.
	17 февраля 1913

    


Жизни, которой не надо,
Но которая так хороша,
Детски-доверчиво рада
Каждая в мире душа.

Чем же оправдана радость?
Что же нам мудрость дает?
Где непорочная сладость,
Достойная горних высот?

Смотрим в горящие бездны,
Что-то хотим разгадать,
Но усилья ума бесполезны —
Нам ничего не узнать.

Съевший в науках собаку
Нам говорит свысока,
Что философии всякой
Ценнее слепая кишка,

Что благоденствие наше
И ума плодотворный полет
Только одна простокваша
Нам несомненно дает.

Разве же можно поверить
В эту слепую кишку?
Разве же можно измерить
Кишкою всю нашу тоску?
	20-21 июля 1913

    


     Мудрец мучительный Шакеспеар,
     Ни одному не верил ты обману-
     Макбету, Гамлету и Калибану.
     Во мне зажег ты яростный пожар,

     И я живу, как встарь король Леар.
     Лукавых дочерей моих, Регану
     И Гонерилью, наделять я стану,
     Корделии отвергнув верный дар.

     В мое труду послушливое тело
     Толпу твоих героев я вовлек,
     И обманусь, доверчивый Отелло,

     И побледнею, мстительный Шейлок,
     И буду ждать последнего удара,
     Склонись над вымыслом Шакеспеара.
	24 июля 1913, Тойла

    


Беден дом мой пасмурный
Нажитым добром,
Не блестит алмазами,
Не звенит сребром,
Но зато в нем сладостно
Плакать о былом.

За мое убожество
Милый дар мне дан
Облекать все горести
В радужный туман
И целить напевами
Боль душевных ран.

Жизнь влача печальную,
Вовсе не тужу.
У окошка вечером
Тихо посижу,
Проходящим девушкам
Сказку расскажу.

Под окном поставил я
Длинную скамью.
Там присядут странницы, —
Песню им спою,
Золото звенящее
В души их пролью.

Только чаще серая
Провлечется пыль,
И в окно раскрытое
На резной костыль
Тихо осыпается —
Изжитая быль.
	4 сентября 1913, Тойла

    


Только забелели поутру окошки,
Мне метнулись в очи пакостные хари.
На конце тесемки профиль дикой кошки,
Тупоносой, хищной и щекастой твари.

Хвост, копытца, рожки мреют на комоде.
Смутен зыбкий очерк молодого черта.
Нарядился бедный по последней моде,
И цветок алеет в сюртуке у борта.

Выхожу из спальни, — три коробки спичек
Прямо в нос мне тычет генерал сердитый,
И за ним мордашки розовых певичек.
Скоком вверх помчался генерал со свитой.

В сад иду поспешно, — машет мне дубинкой
За колючей елкой старичок лохматый.
Карлик, строя рожи, побежал тропинкой,
Рыжий, красноносый, весь пропахший мятой.

Все, чего не надо, что с дремучей ночи
Мне метнулось в очи, я гоню аминем.
Завизжали твари хором, что ест мочи:
"Так и быть, до ночи мы тебя покинем!"
	6 сентября 1913, Тойла

    


Ты живешь безумно и погано,
Улица, доступная для всех, —
Грохот пыльный, хохот хулигана,
Пьяной проститутки ржавый смех.

Копошатся мерзкие подруги —
Злоба, грязь, порочность, нищета.
Как возникнуть может в этом круге
Вдохновенно-светлая мечта?

Но возникнет! Вечно возникает!
Жизнь народа творчеством полна,
И над мутной пеной воздвигает
Красоту всемирную волна.
	11 сентября 1913, Петербург

    


	Жуткая колыбельная

Не болтай о том, что знаешь,
Темных тайн не выдавай.
Если в ссоре угрожаешь,
Я пошлю тебя бай-бай.
Милый мальчик, успокою
   Болтовню твою
И уста тебе закрою.
   Баюшки-баю.

Чем и как живет воровка,
Знает мальчик, — ну так что ж!
У воровки есть веревка,
У друзей воровки — нож.
Мы, воровки, не тиранки:
   Крови не пролью,
В тряпки вымакаю ранки.
   Баюшки-баю.

Между мальчиками ссора
Жуткой кончится игрой.
Покричи, дитя, и скоро
Глазки зоркие закрой.
Если хочешь быть нескромным,
   Ангелам в раю
Расскажи о тайнах темных.
   Баюшки-баю.

Освещу ковер я свечкой.
Посмотри, как он хорош.
В нем завернутый, за печкой,
Милый мальчик, ты уснешь.
Ты во сне сыграешь в прятки,
   Я ж тебе спою,
Все твои собрав тетрадки:
   — Баюшки-баю!

Нет игры без перепуга.
Чтоб мне ночью не дрожать,
Ляжет добрая подруга
Здесь у печки на кровать,
Невзначай ногою тронет
   Колыбель твою, —
Милый мальчик не застонет.
   Баюшки-баю.

Из окошка галерейки
Виден зев пещеры той,
Над которою еврейки
Скоро все поднимут вой.
Что нам, мальчик, до евреек!
   Я тебе спою
Слаще певчих канареек:
   — Баюшки-баю!

Убаюкан тихой песней,
Крепко, мальчик, ты заснешь.
Сказка старая воскреснет,
Вновь на правду встанет ложь,
И поверят люди сказке,
   Примут ложь мою.
Спи же, спи, закрывши глазки,
   Баюшки-баю.
	12 октября 1913, Петербург-Москва

    


Хорошо, когда так снежно.
Всё идешь себе, идешь.
Напевает кто-то нежно,
Только слов не разберешь.

Даже это не напевы.
Что же? ветки ль шелестят?
Или призрачные девы
В хрупком воздухе летят?

Ко всему душа привычна,
Тихо радует зима.
А кругом всё так обычно,
И заборы, и дома.

Сонный город дышит ровно,
А природа вечно та ж.
Небеса глядят любовно
На подвал, на бельэтаж.

Кто высок, тому не надо
Различать, что в людях ложь.
На земле ему отрада
Уж и та, что вот, живешь.
	10 декабря 1913, Чернигов

    


Будетлянка другу расписала щёку,
Два луча лиловых и карминный лист,
И сияет счастьем кубофутурист.
Будетлянка другу расписала щёку
И, морковь на шляпу положивши сбоку,
Повела на улицу послушать свист.
И глядят, дивясь, прохожие на щёку —
Два луча лиловых и карминный лист.
	7 октября 1913,
	Жлобин-Гомель. Вагон

    


Каждый год я болен в декабре,
Не умею я без солнца жить.
Я устал бессонно ворожить
И склоняюсь к смерти в декабре, —
Зрелый колос, в демонской игре
Дерзко брошенный среди межи.
Тьма меня погубит в декабре.
В декабре я перестану жить.
	4 ноября 1913

    


Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда,
И засияет навсегда.
Все мы, сияющие, выгорим, —
Пред возникающим, пред Игорем
Зарукоплещут города.
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда.
	6 марта 1913
	Вагон. Буда-Уза.

    


Стихия Александра Блока —
Метель, взвивающая снег.
Как жуток зыбкий санный бег
В стихии Александра Блока.
Несёмся — близко иль далёко? —
Во власти цепенящих нег.
Стихия Александра Блока —
Метель, взвивающая снег.
	28 декабря 1913, Петербург

    


Мерцает запах розы Жакмино,
Который любит Михаил Кузмин.
Огнём углей приветен мой камин.
Благоухает роза Жакмино.
В углах уютных тихо и темно.
На россыпь роз ковра пролит кармин.
Как томен запах розы Жакмино,
Который любит Михаил Кузмин!
	28 декабря 1913, Петербург

    


Розы Вячеслава Иванова —
Солнцем лобызаемые уста.
Алая радость святого куста —
Розы Вячеслава Иванова!
В них яркая кровь полдня рдяного,
Как смола благовонная, густа.
Розы Вячеслава Иванова —
Таинственно отверстые уста.
	29 декабря 1913, Петербург